В поэтической рубрике нашего журнала мы уже дважды обращались к творчеству Иосифа Бродского. Разумеется, не потому, что он, – единственный из пяти, родившихся в России, нобелевских литературных лауреатов, был удостоен этой премии именно за свои стихи. (Пастернаку она была присуждена всё-таки за прозу.) Нет, тому есть иные причины.
Во-первых, Бродский действительно один из пяти самых мощных поэтов, писавших в ХХ-ом веке на русском языке. По усреднённому мнению экспертов и авторитетов он вообще на целую голову выше современных ему «собратьев по перу», даже всех вместе взятых.
Во-вторых, он был начисто лишён даже вторичных признаков мании величия или эгоцентризма.
В-третьих, Бродский автор весьма оригинальной концепции, согласно которой не язык является инструментом поэта, а сам поэт служит орудием Языка.
Наконец, в-четвёртых, стихи Бродского поразительно точно отражают дух жестокого и противоречивого ХХ-го века, может быть, самого рокового для нашей цивилизации.
Стихи И. Бродского многие критики считают отстранёнными и холодными, делая из этого вывод о присущей поэту замкнутости и циничном эгоцентризме и при этом легко забывая о том, как он был внимателен и нежен к своим друзьям. Что ж, поэзия Бродского действительно лишена ностальгически дорогого нам наивного романтического флёра. У поэта коробящий нас слишком зоркий глаз и слишком твёрдая рука филигранного мастера. Но ведь и ХХ-ый век слишком далёк от галантерейного восемнадцатого с его баронскими ценностями и рыцарскими словами. Профессиональные политики, лидеры всевозможных партий и банкиры меньше всего похожи на дон кихотов. Человек оказался значительно хуже, чем полагали гуманисты прошлого, и на нашей финишной прямой мы можем просто не успеть увидеть свет в конце оказавшегося таким длинным тоннеля. Но сорвать шоры и отдать себе в этом полный отчёт достойней, чем ходить с грязным мешком на голове.
Именно поэтому мы и решили ещё раз обратиться к творчеству Иосифа Бродского.
Песня невинности, она же – опыта.
"On a cloud I saw a child,
and he laughing said to me..."
W. Blake
1
Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
не ходить в пальто, но в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
мы, готовя уроки, хотим не плакать.
Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.
То, что нам приснится, и станет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ -- они нас.
Это самое лучшее: плюс на минус.
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмем в супруги,
и не будем чаять души в друг друге.
Потому что у куклы лицо в улыбке,
мы, смеясь, свои совершим ошибки.
И тогда живущие на покое
мудрецы нам скажут, что жизнь такое.
2
Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим иодом.
Наши окна завешены будут тюлем,
а не забраны черной решеткой тюрем.
Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые брошки приколем к платьям.
Если кто без денег, то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
и увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.
3
Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
чем ворона в виду огородных пугал.
Согрешивши, мы сами и станем в угол.
Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
в окружении внуков и внучек. Если
их не будет, дадут посмотреть соседи
в телевизоре гибель шпионской сети.
Как нас учат книги, друзья, эпоха:
завтра не может быть также плохо,
как вчера, и слово сие писати
в tempi следует нам passati.
Потому что душа существует в теле,
жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
ибо так вкуснее: нам так сказали.
"Hear the voice of the Bard!"
W. Blake
1
Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не дадим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать.
Мы дугу не гнем пополам с медведем.
Мы на сером волке вперед не едем,
и ему не встать, уколовшись шприцем
или оземь грянувшись, стройным принцем.
Зная медные трубы, мы в них не трубим.
Мы не любим подобных себе, не любим
тех, кто сделан был из другого теста.
Нам не нравится время, но чаще -- место.
Потому что север далек от юга,
наши мысли цепляются друг за друга.
Когда меркнет солнце, мы свет включаем,
завершая вечер грузинским чаем.
2
Мы не видим всходов из наших пашен.
Нам судья противен, защитник страшен.
Нам дороже свайка, чем матч столетья.
Дайте нам обед и компот на третье.
Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки,
бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази.
Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.
Мы не знаем, зачем на деревьях листья.
И, когда их срывает Борей до срока,
ничего не чувствуем, кроме шока.
Потому что тепло переходит в холод,
наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
чтоб искать отличье орла от цапли.
3
Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем, кому нам сказать "не надо".
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
или сына в майке не встать нам снами.
Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.
То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжем бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему все так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи.
1972
П Р Е Д С Т А В Л Е Н И Е
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпросса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
Вместо горла - тёмный вечер. Вместо буркал - знак деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин, достающий из штанин.
"А почём та радиола?" "Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье." "Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в лётном шлеме, в тонких пальцах - папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колёса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки,
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово своё, волки воют "Ё-моё".
"Жизнь - она как лотерея." "Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки." "Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано.
В продуктовом кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
Пряча твёрдый рог в каракуль, некто в брюках из барана
превращается а тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь, встать с винтовкой гроб стеречь!
"Не смотри в глаза мне, дева: всё равно пойдёшь налево."
"У попа была собака." "Оба умерли от рака."
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана,
взад-вперёд летают ядра над французским частоколом.
Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф превратился в книжный шкаф!
"Приучил её к минету." "Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами." "Кто последний? Я за вами."
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят: "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят пары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывёт "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты участь корабля: скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком." "Всё равно поставлю раком."
"Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо."
Входят Герцен с Огарвым, воробьи щебечут в рощах.
Что звучит в момент обхвата, как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик.
Глянь - набрякшие, как вата, из нескромныя ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит.
"Говорят, открылся Пленум." "Врезал ей меж глаз поленом."
"Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый."
Входят Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссёра,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа, как в почётном карауле.
Из коричневого глаза бьёт ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?" "Я тебе не всё сказала."
"Раз чучмек, то верит в Будду." "Сукой будешь?" "Сукой буду!"
Входит с криком Заграница, с запрещённым полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая "Как живёте!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буонарроти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки." "Я сломал её по пьянке."
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят мысли о Грядущем, в гимнастёрках цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом, например, под Сталинградом".
И, как вдовые Матрёны, глухо воют циклотроны.
В Министерстве обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот-те на: на подушке ордена.
"Где яйцо, там - сковородка." "Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю." "Мам, я папу не люблю."
Входит некто Православный, говорит: "Теперь я - главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза."
И лобзают образа с плачем жертвы обреза...
"Мне бифштекс по-режиссёрски." "Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой."
Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чёрно-бурым. На классической латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Всё пропало,
а) фокстрот под абажюром, чёрно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю", отвечает: "мать твою!"
"Влез рукой в шахну, знакомясь." "Подмахну - и в Сочи." "Помесь
лейкоцита с антрацитом называется Коцитом."
Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
кто - с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский Бальный" и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их делали, кровати.
Что попишешь? Молодёжь. Не задушишь, не убьёшь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду."
"Я с ним рядом срать не сяду."
"А моя, как та Мадонна, не желает без гондона."
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
взвод берёз идёт вприсядку, первой скрипке корча рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распалённым гренадёром,
только робкого десятку, рвёт когтями бархат ложи.
Дождь идёт. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид, у меня внутри болит."
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!" "Это сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной прекращается с кончиной."
Входит Мусор с криком "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
И за смертною чертою, лунным светом залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил тех, кто голову сложил.
"Хата есть, да лень тащиться." " Я не блядь, а крановщица."
"Жизнь возникла как привычка раньше куры и яичка."
Мы заполнили всю сцену! Остаётся влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Но, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме чёрной очереди к кассе?
Эх, даёшь простор степной без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!" Кто кричит "Держите вора?"
"Рисовала член в тетради." "Отпустите Христа ради."
Входит Вечер в Настоящем, дом у чёрта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках, -
ощущенье, будто вычтен Лобачевским из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети. Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало, я в потёмках напевала?
Это - кошка, это - мышка. Это - лагерь, это - вышка.
Это - время тихой сапой убивает маму с папой."
1986.
Назидание
I
Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
в избах, банях, лабазах -- в бревенчатых теремах,
чьи копченые стекла держат простор в узде,
укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть -- притом в темноте -- топором над ней,
отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат.
II
Бойся широкой скулы, включая луну, рябой
кожи щеки; предпочитай карему голубой
глаз -- особенно если дорога заводит в лес,
в чащу. Вообще в глазах главное -- их разрез,
так как в последний миг лучше увидеть то,
что -- хотя холодней -- прозрачнее, чем пальто,
ибо лед может треснуть, и в полынье
лучше барахтаться, чем в вязком, как мед, вранье.
III
Всегда выбирай избу, где во дворе висят
пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят.
Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе,
чтоб приписать за твой счет что-то еще себе;
то же самое -- баба. Прячь деньги в воротнике
шубы; а если ты странствуешь налегке --
в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут.
В Азии сапоги -- первое, что крадут.
IV
В горах продвигайся медленно; нужно ползти -- ползи.
Величественные издалека, бессмысленные вблизи,
горы есть форма поверхности, поставленной на попа,
и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа
в сущности вертикальна. Лежа в горах -- стоишь,
стоя -- лежишь, доказывая, что, лишь
падая, ты независим. Так побеждают страх,
головокруженье над пропастью либо восторг в горах.
V
Не откликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем.
Даже зная язык, не говори на нем.
Старайся не выделяться -- в профиль, анфас; порой
просто не мой лица. И когда пилой
режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси
папиросу в плевке. Что до вещей, носи
серое, цвета земли; в особенности – бельё,
чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее.
VI
Остановившись в пустыне, складывай из камней
стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней,
в каком направленьи двигаться. Демоны по ночам
в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам
может легко заблудиться: шаг в сторону -- и кранты.
Призраки, духи, демоны -- дома в пустыне. Ты
сам убедишься в этом, песком шурша,
когда от тебя останется тоже одна душа.
VII
Никто никогда ничего не знает наверняка.
Глядя в широкую, плотную спину проводника,
думай, что смотришь в будущее, и держись
от него по возможности на расстояньи. Жизнь
в сущности есть расстояние -- между сегодня и
завтра, иначе -- будущим. И убыстрять свои
шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.
VIII
В кислом духе тряпья, в запахе кизяка
цени равнодушье вещи к взгляду издалека
и сам теряй очертанья, недосягаем для
бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля.
Кашляя в пыльном облаке, чавкая по грязи,
какая разница, чем окажешься ты вблизи?
Даже еще и лучше, что человек с ножом
о тебе не успеет подумать как о чужом.
IX
Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях
света, богаче аллювием, то есть -- мутней; в горстях,
когда из них зачерпнешь, остается ил,
и пьющий из них сокрушается после о том, что пил.
Не доверяй отраженью. Переплывай на ту
сторону только на сбитом тобою самим плоту.
Знай, что отблеск костра ночью на берегу,
вниз по реке скользя, выдаст тебя врагу.
X
В письмах из этих мест не сообщай о том,
с чем столкнулся в пути. Но, шелестя листом,
повествуй о себе, о чувствах и проч. -- письмо
могут перехватить. И вообще само
перемещенье пера вдоль по бумаге есть
увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
или лечь не удастся, с кем -- вопреки письму --
ты уже не увидишься. Все равно, почему.
XI
Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
1987